НЕЧИСТЬ МЫШАСТАЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

 Оказался Погром таким бедовым, что твой анархист. Такому всё можно, нельзя только на небо влезть. Дня не обходилось, чтобы он где-нибудь не напроказил. Только отошла улица от поросячьей диверсии, а он уж в курятник залез. К той же бабке Авдотье. После этого стал Николай своего мышастого на болоте привязывать. Там и травы полно, и от людей далеко. Погром потерпел день на привязи, а на другой сам себе амнистию устроил: верёвку перегрыз и снова по соседям подался. Да ведь не просто перегрыз. Целиком съел. И так ему это дело понравилось, что с тех пор подъедал он любую верёвку, где только находил. Да и ничем не брезговал. Жевал и вожжи, и бельё постиранное, и соседские занавески вместе с геранью. Время-то летнее, окошки, почитай, у всех открыты круглые сутки. Вот и шкодничал. Николай его больше на болоте не привязывал. Всё одно, сбежит и к соседям залезет. Спутывал своего аргамака и на улицу пускал. Чем спутывал – верёвкой, конечно! А чтобы и её не сгрыз, обмазывал поверх свиным дерьмом. У соседки брал, у Авдотьи. Та ещё была процедурка! 

Однажды этот варнак даже Тимохины штаны изжевал. Единственные. Тот по ночи явился со свадьбы: друга женил. Пришёл, как говориться, на бровях. А на штаны ему то ли бражку пролили, то ли ещё чего. Бякнулся Тимоха посреди избы и заснул мёртвым сном. Во сне, да ещё пьяный, он себя, знамо дело, не сдерживал: то газы пустит, то рыгнёт. Вкупе с его ароматными штанами такое получалось, что хоть святых выноси. Терпел-терпел Николай, а когда уже и глаза защипало, сдёрнул с братца штаны и на крыльце вывесил. Пусть-де проветрятся. Тимоха же до обеда проспал, а глаза продравши, к брату во двор выполз:

— Коля, я вчерась был маненько выпимши...

— Я твои стопки не считал, однако изрядно ты был выпимши.

— Ну, дык, свадьба же... Ты это... Я домой-то в штанах пришёл, али как?

— Твоими штанами клопов морить. На крыльце они, на перилах висят.

Тимоха крыльцо обозрел, даже ощупал и усомнился:

— Так нет их тут... Можа, упали?

Сполз Тимоха во двор, огляделся.

— Не видать, чего-то. Можа, ветром унесло?

Тут уж и Николая проняло. Оставил топор – он в ту пору жерди тесал – заозирался:

— Да нет нынче ветра. И ночь спокойная была. Куда ж они делись?

Тут над плетнём обозначилась голова соседки, бабки Авдотьи и вопросила со всем женским ехидством:

— А чё это Тимоха в одних портках? Али ты, сынок, свои кровные штаны Погрому подарил? 

Ахнули братья, да за ворота. И точно. Марширует их иноходец по улице и тимохиными штанами, словно революционным знаменем, потрясает. А знамя-то боевое, всё в дырах, будто картечью в него палили – до того изжевал, чёрт мышастый. Кинулись братья в разные стороны. Николай к Погрому, штаны отбирать. А Тимоха во двор, за топором. Вылетел на улицу, страшней греха: босой, бесштанный, волосья дыбом и глаза по царскому червонцу. 

— Ну, контра, казнить тебя буду!

Погромушка, видя такое дело, взбрыкнул и дуй не стой по улице. Несётся, а в зубах тимохины штаны развеваются. А следом целая демонстрация: Николай с уздой, Тимоха с топором, да ещё целая куча ребятишек. Не догнали, конечно. Хошь и не аргамак, а всё ж человеку с конём не состязаться. Особенно, если с перепоя ноги заплетаются. В общем, вернулись наши бегуны ни с чем. Тимоха в таких переживаниях отправился опохмеляться к другу, как был, в одних портах. Погром к ночи вернулся. А Тимоху только утром принесли. Но он на коня больше не гневался: друг ему свои старые штаны презентовал. Хоть и старые, они всё ж поприличней тимохиных оказались. И наш потерпевший Погрома простил. Он потом милиционером заделался, ходил с саблей и шибко важничал. Только брату выговаривал по пьянке иной раз:

— Ты, Николай, теперя мне обязан. Потому как твоя скотина мои штаны изничтожила. Скажи спасибо, что ты мне брат и бедняцких кровей. А не то поставили бы вас обоих к стенке за саботаж и порчу казённого имущества (это он про свои штаны-то). И вообще, тебя-то я знаю, а вот коня твоего не мешало бы разъяснить. Ить он, морда белогвардейская, чехам служил! Мало ли какой контры от них нахватался. 

Так-то вот. Но это Тимоха не со зла, а от душевной неловкости. Вишь, потом ему долго припоминали, как он штаны с конём делил. Нет-нет да и спросят:

— А расскажи-ка, Тимофей, как тебя Погром раскулачил на предмет штанов!

Окончание завтра...