ДУРНАЯ БАБА. ОКОНЧАНИЕ

При своём скудном уме имела та баба знания обширные. То бишь, всегда всё знала лучше всех. О чём бы у людей разговор не зашёл, мельничиха уж тут как тут и своё мнение оглашает. И попробуй поперёк слово скажи! В момент задолбит своими мощными аргументами, али голосом визгливым оглушит. Вот и не связывались с дурой, а потому была она на деревне всегда права и даже с батюшкой норовила пособачиться на предмет ведения церковной службы. Бывало, пролезет вперёд, чуть ли не к Царским вратам и давай отца Серафима поправлять: там глаголил невнятно, там недокадил... А то начнёт прихожан поучать да так громогласно, что из-за проповеди её и колоколов не слышно. Такая была анафема. Батюшка Святому Трифону молебен отслужил, как при нашествии саранчи, когда зловредная баба перестала службы посещать. Она тогда, вишь, в баптистки подалась. Та ещё история! Эта дура к батюшке за благословением ходила, чтобы он ей дозволил вероисповедание сменить! Уж не знаю, что ей отец Серафим ответствовал. Может и благословил. С дураком поневоле согрешишь. А в мельничихе вдруг такая святость пробудилась, что хоть в столпницы иди! Собрала вокруг себя всю местную баптистскую братию. В новом мельниковом доме прорубили в стене на восток святую дырку – молиться. Иконы из горницы повыкидывала. Они, баптисты, икон не признают. Говорят: доскам молитесь. А по мне, так уж лучше плюшку съесть, чем дырку от бублика. 

Однако же чудачества на том не кончились. Стала мельничиха по дворам ходить с проповедями о скором втором пришествии и грядущем конце света. И так в том преуспела, что деревенские ребятишки, что помладше, во сне обмачиваться стали, а молодка соседская со страху дитя скинула. Вот за это-то и прозвали в деревне мельничиху «Сатано». Всех потерпевших матери организовано отвели к знающей бабке – воском испуг отливать. А сосед для верности лечения ещё мельничиху по деревне оглоблей погонял. После этого святого пыла у неё несколько поубавилось. Пугать честной народ она перестала и занялась баптистской агитацией. Ну, то есть, шастала по дворам и приглашала православных к себе на моления. Даже в соседние деревни таскалась со своими «сёстрами». Бывало, соберут такую агитбригаду и усвищут всем табором вон из деревни. В такие-то отлучки мужик её, мельник, в дым пьяный, выползал к общественному колодцу и клятвенно, с целованием земли, обещал единоверцам спалить «ведьмино логово» не жалея живота своего и имущества. Потом являлась его супружница и так понужала благоверного, что клятвы свои он забывал до следующей её отлучки. К тому-то времени мельник от такой семейной разрухи сам вразнос пошёл. А кто бы удержался? В доме то ли хлев, то ли постоялый двор. В огороде козы пасутся. Соседские. Коровёнка неделю не доена, в самоволку в хлеба ушла. А сама жена то псалмы поёт в святую дырку, то матом ругается. Ни дня без крика. Как тут не запить? В общем, пропал мужик, и всё хозяйство его с мельницей прахом развеялось. 

Раз только мельничиха о своём достатке озаботилась. Как говорится, напала на грязнулю чистота. Купила она мост через речку. Как-как. А вот так! Мост этот наперёд деревни был построен. Весь деревенский люд, бывало, шмыгал по нему туда и сюда не по одному разу за день. И никому в голову не пришло, что у того моста хозяин может быть.

Вот как-то летом, в самый сенокос дело было, припылил до мельничихи один местный балагур – бражки купить. А надо сказать, что из всех разносолов у неё получалась только бражка, до которой и сама мельничиха была большая охотница. Однако же стерва-баба, не взирая на христианскую любовь к ближнему, своей бражкой с этим самым ближним за так делиться не пожелала и натурально потребовала оплаты. А денег у парня нет, а может, и жалко. Вот он и посулил ей за ведро бражки мост продать. Будто бы этот мост его дед-прадед строил и потому сам он этому имуществу прямой наследник. Ну, наша умница, не смотри что дура, сразу смекитила, какая от такого владения польза может быть. Выставила она шутнику ведро с бражкой и понеслась свои права на деревенский мост устанавливать. То дело в полдень было, а к вечеру стал народ с полей и покосов в деревню собираться и на тебе: мост с обеих сторон корягами перегорожен, а посреди стоит мельничиха с вилами и кружкой. Не сразу дошло до мужиков, чего это она своей пустой тарой им в бороды тычет. Оказалось – мзду требует за проезд. Сельчан сначала смех одолел. Отпихнули они коряги и через мост двинули, да не тут-то было. Мельничиха свою кружку бросила, да на них с вилами! Еле совладали с бешеной бабой. Ну, конечно, супротив деревни и «Сатано» долго не продержится. Скрутили бесноватую и в её же хлев на постой определили. Там она сначала матом ругалась, потом псалмы запела жалостливые о своём мученическом подвиге. К ночи, однако, стихла. Тогда дозволили мужики «сёстрам» освободить узницу. 

Переночевала деревня спокойно. А утром потянулся народ по делам, глядь, а мост опять перегорожен. Да что за напасть такая! И снова у моста баталия. С неделю продолжалась такая веселуха. Надоело мужикам каждый божий день переправу с боем брать. Отрядили ходока к начальству в город. Дескать, так и так, уймите полоумную. Подарков этому самому начальнику наготовили: от каждого двора кто масла, кто яичек, а кто и курочку. Начальник подарки принял и по доброте душевной отрядил для разбирательства урядника. Так что ты думаешь, и его не пустила на мост окаянная баба! Да только с властью шутки плохи. Мужики уже привычно мост штурмом взяли, но в этот раз мельничиху не в хлев определили, а, как есть холстами спеленатую, отвезли на подводе в город. Много дней потом ребятня на том мосту дозором стояла. Всё глядели востроглазые, не появится ли «Сатано». Не появилась. Увезли мельничиху обратно в губернию. Там, говорят, дом умалишённых был. Или где-то поблизости. 

А мельник потом снова подженился. Не в прок козлу порка. Путёвая-то баба за такого не пойдёт: сам пьяница и от хозяйства одно воспоминание осталось. Потому пошла за него Галька-весёлая вдова. Гулёвая, говорят, была баба. И выпить не дура. Ей с пьяных-то глаз мельник завидным женихом показался. А тот и сам не сразу догадался, что опять женат. В трезвые моменты мельник сильно недоумевал, на кой-ему это понадобилось. Ведь, если рассудить, для чего человеку жена? Деток плодить да за хозяйством глядеть. А у него хозяйство – одни штаны, а о том, что в штанах, уже и говорить поздно. Вот и выменял слепой у глухого зеркало на гусли.